Лариса Сафран знает о медицинском туризме всё, её ассистанс—компания ILmed существует с 2006 года и помогла спасти жизнь не одной тысяче людей.
— За деньги в России можно получить вполне качественные услуги, так почему же израильская медицина пользуется таким спросом?
— На мой взгляд, в вопросах медицины Россия отстаёт от Запада, не только от Израиля, но и Германии, Австрии, Швейцарии, Америки, примерно лет на восемь. Медицина развивается семимильными шагами. Существует библия для студента-медика, это двухтомник «Внутренние болезни по Тинсли Р. Харрисону», который переиздаётся каждые два года. В этом сборнике опубликованы все достижения современной медицины, и у каждого уважающего себя американского, швейцарского или израильского врача в кабинете всегда стоит эта книга. Российские врачи тоже ею пользуются, но сначала книгу нужно перевести, опубликовать (а в России до сих пор знание иностранных языков оставляет желать лучшего). Пока сборник в переведенном виде добирается до студента-медика, мировая медицина уходит вперёд.
Другая проблема, на мой взгляд, в том, что в России труд врача плохо оплачивается. Более того, ни для кого не секрет, что медицинские компании часто провоцируют докторов на назначение пациентам не релевантных, но дорогостоящих, медицинских процедур, чтобы тем самым и самим обогатиться, и врачу дать заработать.
То есть, ситуация, когда, придя к окулисту женщина слышит, что ей стоило бы пройти проверку, например, у гинеколога — достаточно распространенная. При этом окулист получит примерно 13% от стоимости визита такой пациентки к гинекологу. На мой взгляд, это ненормально.
Самая страшная картина, пожалуй, в области онкологии. Дело в том, что любое онкологическое заболевание требует и стратегии, и тактики. Нельзя выбрать что-то одно. Когда у пациента диагностируют онкологию, в Израиле он прежде всего попадет к онкологу, к доктору, который обдумывает стратегию лечения, планирует, что будет с пациентом завтра и через пять лет.
В России пациент чаще всего попадет к хирургу-онкологу. И от него ему уже не уйти, так как хирургу совершенно не выгодно такого больного отпускать — его надо напугать, назначить операцию уже через два дня, чтобы тот не успел ни подумать, ни проверить другие варианты лечения. Это мой самый страшный кошмар — «резать, не дожидаясь перитонита». Такое решение абсолютно правильное при осложнении аппендицита, а в онкологии нужно сначала семь раз отмерить.
Если у пациента первая стадия, локализованная опухоль, которую удалось удалить, и на этом всё закончилось — отлично. Но так редко бывает. Если же есть дополнительные очаги болезни в организме, то, прооперировав, устранив одну проблему, мы фактически ничего не сделали, более того, затормозили возможность системного лечения, которое нацелено на весь организм. И результат будет как раз обратный: мы откладываем лечение. А в худшем случае во время операции кровоток и лимфоток разнесут болезнь по остальным органам, и болезнь получаит второй и даже третий шанс.
Вот с точки зрения сервиса Израиль, конечно, не дотягивает до российских лакшери-стандартов. Я имею в виду не общественную российскую медицину, а платную. Длинноногая медсестра, трёхкомнатная палата, интерьер, как в дорогом отеле — ничего такого нет даже в частных израильских госпиталях. Но мы к этому и не стремимся. Мы здесь для того, чтобы лечить, а не купаться в роскоши, у нас пациент в госпитализации проводит только то время, которое для этого необходимо. Как только он перестает нуждаться в медицинском наблюдении, его выписывают, а это в среднем три-четыре дня. Когда ко мне обращаются зарубежные клиенты, которым предстоит госпитализация, и я им говорю, что это, допустим, на пять дней, они удивляются — ведь в России им говорили, что это займет не меньше месяца! Но зачем? Через пять дней, как правило, пациент уже самостоятельно ходит. Даже если ему пересадили тазобедренный сустав, то на следующий день он может вставать с кровати. Понятно, что поддержка необходима, но проводить в больнице больше времени с риском поймать внутрибольничную инфекцию и быть в окружении других больных совершенно ненужно. Наоборот, надо как можно скорей возвращаться в привычную обстановку.
Лет десять назад мы с мужем были в Москве, и с нами произошёл показательный случай. Мы катались на роликах на Воробьёвых горах, и муж сломал нос. Мы сразу же помчались в дорогую клинику, где ему сделали снимок и сказали, что уже завтра ему вправят нос, а потом ему надо будет провести дней десять в стационаре. А у нас на следующий день самолёт в Израиль. Муж наотрез отказался оставаться в Москве, и мы улетели в Израиль. Дело было в четверг, то есть дома мы оказались в пятницу утром, но мне удалось найти хирурга, который согласился к полудню нас принять.
Мы пришли на прием, и доктор говорит: «Покажи мне свое фото, чтобы я знал, какой нос был у тебя до перелома». Муж показал ему теудат зеут. Врач посмотрел на фото, потом на мужа и говорит: «Да, теперь твой нос кривоват». Брызнул ему в нос какой-то спрей и со словами «держись!» что-то такое ему с носом сделал. Не больно, как потом сказал муж, но страшновато. Потом врач позвал меня и говорит: «Ну, как тебе, ровно?». Вот и все. Мы поинтересовались, не надо ли наложить какую-нибудь повязку, но доктор улыбнулся и лишь посоветовал в ближайшее время нос не травмировать.
Лариса Сафран
— Скажите, на что стоит обратить внимание при выборе компании для медицинского туризма?
— В первую очередь, на честность. Когда в рекламе вам выдают неверную информацию, используя имена крупных медицинских центров, к которым на самом деле не имеют отношения, то это уже само по себе подозрительно. Пишут, например, «наш центр», «наши врачи», хотя компания лишь сотрудничает с этим центром, сопровождает туда клиентов, но не является частью этого центра. Расчет идет на то, что человек быстрее доверится известному медицинскому бренду, а не небольшой компании по медицинскому ассистансу, так что нечистоплотность начинается уже на уровне рекламы. Такие нюансы нужно тщательно проверять — солгавший в малом, солжёт и в большом.
Следующий важный этап — разговор с представителем сопровождающей компании. Комфортно ли вам было с ним общаться, возник ли у вас с ним контакт? Понятно ли он говорил о вашей проблеме, или просто сыпал медицинскими терминами и пускал вам пыль в глаза? В Израиле был период, когда медтуризмом занимался чуть ли ни каждый таксист, поэтому стоит проверить, есть ли у вашего сопровождающего медицинское образование.
Его предложение должно быть максимально прозрачным, не просто «приезжай – там посмотрим». Когда человек уже потратил немалые деньги на билеты и проживание, ему трудно будет выйти из процесса, даже если его что-то не устроит. На это и рассчитывают нувориши от медтуризма.
Технически личный врачебный осмотр нужен далеко не сразу, доктору важно сначала увидеть результаты анализов пациента для того, чтобы наметить план последующих проверок и дальнейшего лечения. Должна быть составлена более или менее окончательная смета лечения, которая не увеличится затем внезапно в несколько раз. Бывают, конечно, неожиданные изменения в плане лечения, связанные с результатами медицинских исследований пациента, но это мы оговариваем заранее.
— Стоит ли изучать отзывы в интернете?
— Моя компания работает с клиентами определённого уровня, которые не делятся в сетях своими медицинскими проблемами, многие вообще предпочитают их скрывать, чтобы это не отразилось на их бизнесе. Просить их оставить отзыв в интернете, мы считаем неэтичным. Отсутствие отзывов в сети не всегда плохо, наоборот, когда вокруг ассистентской компании много шума в интернет-пространстве, то возникает сомнение, настоящие ли они.
Доверять стоит сарафанному радио, мои клиенты передают мой номер друг другу, и это для меня лучший показатель доверия.
— Вы уверены, что для израильских врачей гипердиагностика и гиперназначения исключены?
— И мы, и доктора, с которыми мы сотрудничаем, беспокоимся о своей репутации, мы не хотим потерять свое доброе имя, заработав лишних триста долларов. Врач получает гонорар только за свою работу и не имеет никаких откатов от медицинского центра.
В России существует прекрасная хирургическая школа ещё со времён профессора Пирогова, но по материальным соображениям российские хирурги вынуждены браться за операции широкого профиля. У западных хирургов существует узкая специализация, они не возьмутся за то, что не соответствует их профилю, а направят пациента к другому специалисту — им и так хватает на свой хлеб с икрой.
Репутация — самое дорогое, что у меня есть. И несмотря на то, что не все болезни излечимы, и бывает, что пациент умирает, я горжусь тем, что родственники, у которых произошла трагедия, всё равно поддерживают со мной связь, поздравляют с праздниками, направляют ко мне своих знакомых. Это значит, они понимают, что мы сделали всё возможное. У меня есть принцип: вылечить можно не всех, но помочь можно каждому.
Моя компания, мой бизнес, должна быть экономически успешной, но, как мне кажется, в пирамиде Маслоу я нахожусь чуть выше, чем базовое обеспечение своих финансовых потребностей. Помогать — это моя самореализация.
— А вы вовлекаетесь эмоционально в проблемы клиентов?
— В самом начале своей карьеры я поступила в медицинское училище. В СССР не каждый еврей мог попасть в мединститут, и даже наличие папы-профессора не всегда помогало, как в моем случае, поэтому мне надо было закончить училище с отличием. Пришлось работать санитаркой, это давало дополнительные шансы при поступлении в вуз. Одна из моих медицинских практик, которые я проходила как студентка, была в киевской больнице, в лёгочном отделении. Там лежали обреченные пациенты, на которых и обезболивающее уже не действовало. Тогда я поняла, что должна работать, чтобы люди не испытывали таких страданий, которые мне пришлось там увидеть.
При этом, если я замечаю, что у кого-то из моих сотрудников возникает слишком близкая эмоциональная связь с пациентом, я заменяю его на другого менеджера — и для того, чтобы уберечь сотрудника от «выгорания», и ради самого клиента. Есть прямая взаимосвязь: результаты анализов должны быть прочитаны объективно, без эмоций, диагноз поставлен квалифицированно, а план дальнейшей работы составлен грамотно, и с ним следует ознакомить медицинских подрядчиков, которым предстоит коммуницировать с пациентом. Это все не мои функции, это работа врача, но я хочу быть готова к моменту, когда пациенту сообщат диагноз —я должна спокойно и уверенно изложить ему план наших действий, он должен видеть, что не одинок, мы поможем ему справиться с его проблемой. Если мы станем вместе с ним плакать – это будет лишь мешать работе, поэтому каждый наш сотрудник должен транслировать свою уверенность пациенту.
— А ваш личный путь в медицинскую профессию, как я понимаю, фамильный?
— Да, другого пути для меня не было. Мой прадед был раввином и при этом действительным статским советником. Такая в общем-то невозможная в те времена карьера у него сложилась, так как ему пришлось лечить в Москве очень влиятельных людей. У него было трое детей, и все они стали врачами. Моя бабушка была военным хирургом, оперировала во время войны. А её брат, Анатолий Шефель, был директором главной детской больницы Киева. Мой папа профессор токсикологии, троюродный брат — ортопед, работает в Германии и Швейцарии. Сама я пошла в диетологию, меня увлекала тема поддержания веса и в медицинском, и в эстетическом плане. Но, углубившись в эту область медицины, я поняла, что меня больше интересуют критические заболевания, где можно произвести действительно революционные изменения в состоянии человека. Медицинский туризм позволяет мне участвовать в таких процессах.
— С какими медицинскими проблемами чаще всего обращаются к вам в ILmed?
— С онкологией, конечно. По внутренней статистике моей компании, до короны, в 2008-2019 годах, 43% обращений приходилось на онкологические диагнозы. Ещё 14% — это пациенты с непроясненным диагнозом, то есть те, что уже получают медицинскую помощь, но безрезультатно и поэтому приезжают к нам верифицировать или, наоборот, опровергнуть поставленный им ранее диагноз.
Был показательный случай с одним крупным бизнесменом. Перед Новым годом, в Москве, он сделал МРТ головного мозга и получил врачебное заключение, которое предполагает, что ему нужно срочно писать завещание. Опухоль, как ему сообщили, практически неоперабельная, да ещё и праздники на носу. Он связался с нами, и буквально через пару часов я устроила ему консультацию с профессором из больницы Ихилов. Доктор посмотрел МРТ и подтвердил диагноз — опухоль есть, но хоронить пациента еще рано. Предложил операцию, но вначале назначил ему провести МРТ-навигацию — процедуру, которая позволяет операцию спланировать. Бизнесмен прилетает на личном самолете, проходит процедуру. Профессор смотрит результат и говорит: «Ничем помочь вам не могу, но в соседнем кабинете сидит доктор ухо-горло-нос, вам к нему. У вас сильный синусит, и вам выпишут рецепт на антибиотики, а опухоли никакой нет». Это было году в 2010, бизнесмен в полном порядке до сих пор, приезжает к нам на регулярные чек-апы.
— А какие недуги в Израиле сейчас наиболее эффективно лечат? Что на высоте? С какими медицинскими проблемами стоило бы к вам обращаться?
— Лечение онкологии — это наше, израильское, направление, так исторически сложилось. Дело в том, что у евреев были распространены родственные браки, поэтому у нас так много онкологических заболеваний. Например, у ашкеназских евреек самая высокая заболеваемость раком груди, но выживаемость при этом 95%. Вызов, которая окружающая действительность так часто ставила перед израильскими врачами, заставлял их искать революционные решения. Поэтому в Израиле так хорошо с профилактикой, проверкой ключевых показателей и с лечением рака груди.
Также мы много работаем с ЭКО. Подростковый возраст сейчас сдвинулся, взросление приближается к тридцати годам. А до этого молодые люди предпочитают жить для себя, и когда, наконец, они созревают эмоционально к тому, чтобы заводить детей, выясняется, что природа этому противится, хочет, чтобы женщины рожали до тридцати. А женщина хочет позже, и к тому же успеть до сорока родить хотя бы двоих детей. Поэтому нам пришлось развивать это направление.
Еще одно направление, которое очень продвинуто в Израиле – это травматология. Мы — воюющая страна, поэтому наши врачи хорошо умеют работать с травмами. Экзоскелет, в частности, изобрели израильтяне.
Есть у нас потрясающие разработки: например, создан прибор, который позволяет во время кардиохирургической операции проецировать модель сердца в воздухе. Хирург может её поворачивать руками и видеть, что он оперирует. Это настоящий фантастический фильм в чистом виде.
При этом в России, там, где есть деньги, тоже закупают новейшее оборудование с немыслимыми откатами и переплатами. Но там чаще всего нет специалистов, которые могут с таким оборудованием работать. Я это знаю не понаслышке — однажды меня пригласили в одну из самых дорогих клиник Москвы и показали лабораторию с суперсовременным оборудованием, а в уголке там стояла белая тумба, прикрытая кружевной салфеточкой. Я спросила, что это такое. И мне ответили, это дорогущая центрифуга, выполненная по уникальной новейшей разработке. Я, конечно, поинтересовалась, почему ее салфеткой прикрыли. А мне в ответ: «Так инструкция вся на английском, пока не работает…»
— В общих чертах, когда человек получает неприятный диагноз, как ему следует действовать?
— Сначала стоит посоветоваться со специалистами. Мы со многими имеем не финансовые отношения, к нам просто обращаются за советом. И в соответствии с имеющейся медицинской проблемой, мы предлагаем некое направление, тактику. Это не детальная программа, не полностью расписанный план на ближайшие несколько месяцев, а всего лишь комплекс целесообразных действий.
Недавно, например, позвонил наш друг – у дочери обнаружили эрозию шейки матки, и московские врачи назначили немедленную операцию. Мы же посоветовали подождать два-три месяца, предположив, что скорее всего, проблема исчезнет сама. Через два месяца девочка сделала проверку, и у нее ничего не нашли — а ведь операция могла бы сказаться на её возможности иметь детей.
Часто друзья, получив у себя дома рекомендации врача, звонят нам, хотят услышать наше, второе, мнение, просят совета. Мы и правда можем «поштормить», подумать, дать свои рекомендации. Когда не можем помочь, то прямо об этом говорим. Если я считаю, что ситуация совершенно безнадежна или что, например, везти пациента в Израиль хуже, чем оставить его там, где он есть, я тоже это говорю. Часто, зная финансовую ситуацию людей, я понимаю, что они все продадут, голыми останутся, лишь бы оплатить лечение для себя или близких, но это всё равно не приведёт ни к какому результату, я тоже говорю, что в данном случае это бесполезно. А кого-то, напротив, наведу на правильную мысль, подскажу, в каком направлении ему двигаться, и если нам станет понятно, что стоит приехать в Израиль, то здесь, на месте, я уже помогу со всем остальным.
— Собственно, это то, что вы называете телемедициной?
— Да, раньше люди с большим недоверием относились к онлайн консультациям, но ковид всё изменил. Теперь сначала врач получает снимки пациента, его анализы, изучает их и объясняет, как обстоят дела. То есть пациент не поедет к абсолютно незнакомому доктору, он уже будет конкретно знать, с каким специалистом ему предстоит работать, будет доверие к нему, или же он может попросить мнение еще одного врача.
Возвращаясь к вашему первому вопросу, чем отличаются подход к лечению в России и в Израиле: в России лечат болезнь, а в Израиле лечат человека. В России установка «я врач, поэтому я вам буду говорить, что нужно делать». У нас же врач и пациент — это скорее союзники, которые кооперируются для того, чтобы совместными усилиями достичь какого-то результата. В Израиле пациент не объект, а субъект, он вправе понимать, что с ним делают, и вместе с врачом принимает решения, ему ничего не навязывают.
— Мне кажется, что и израильтянам, имеющим страховку, тоже имело бы смысл заказывать такие консультации.
— Конечно, и у нас есть клиенты, которые хотят получить второе мнение, выбрать правильного врача. У 83% израильтян есть расширенная страховка и при небольшом личном участии они могут попасть к известному специалисту, который примет их не через несколько месяцев, а в ближайшее время. Но к какому специалисту идти, как его выбрать? Новым репатриантам к тому же, как правило, нужны услуги переводчика, так что мы со всем этим помогаем.
— Что самое сложное в вашей работе?
— Пожалуй, лечение детей. Они наиболее эмоционально заряжены, очень тяжело и с родителями больных детишек. Зато, когда ребенка удается вылечить, чувствуешь огромное счастье. Мне вообще всегда радостно, когда пациенту говорят: «Вы здоровы», но, когда удается помочь ребенку, появляется непередаваемое ощущение, ради которого и стоит работать.
Фото из личного архива
Марта Кетро
Писатель, журналист, блогер
Фото: Елена Шайкевич
